Последняя крепость Земли - Страница 40

– Так, – сказал капитан, вставая со стула. – Вы присаживайтесь, разговор может получиться долгий…

– Пошел ты! – выкрикнул Касеев. – Не желаю я с тобой разговаривать! Я желаю уйти к себе в палату.

– Минуточку, – сказал капитан. – Сейчас открою дверь.

Капитан подошел к двери, вынимая из кармана электронный ключ. Касеев посторонился, пропуская.

Бедняга, подумал Гриф, ему ведь ясно сказали: дверь открывается с пульта на барной стойке. Отсюда вывод: капитан может приблизиться к двери только с одной целью – сократить дистанцию до журналиста. А зачем ему может понадобиться сократить дистанцию до журналиста и одновременно напрячь мышцы плечевого пояса? Вон даже под рубашкой видно.

Мышцы включились, правая рука пошла вперед. Отличный удар! Не в челюсть. Ни в коем случае! Удар в лицо – удел любителя. Рассеченная губа, сломанный нос или челюсть, поврежденная собственная рука… Глупость. А вот пройтись по точкам… В банальное солнечное сплетение, например.

Бац! И журналист молча сгибается, норовя осесть на пол. Сознание остается при нем, только воздуха нет, дышать нечем. Капитан, альтруист и филантроп, подхватывает лауреата премии Консультационного Совета под мышки и усаживает на полукресло у стены.

Сам отходит к стойке бара и присаживается на табурет, что тоже тактически оправдано. Так он видит всех троих участников мероприятия и может принять меры, если кто-то из двух, сохранивших способность к передвижению, попытается изменить сценарий.

– Это у вас там не меню? – спросил Генрих Францевич у Грифа.

– Меню, – подтвердил Гриф.

– Разрешите взглянуть? – спросил Генрих Францевич.

– Всенепременно, – сказал Гриф и протянул кожаную папку оператору. – Только, боюсь, некоторое время нас обслуживать не будут.

– Хотя бы получу информацию. На следующий раз. – Генрих Францевич с легким поклоном принял меню и сел за соседний столик. – Мы, собственно, искали, где бы выпить. Нам сказали – здесь.

– Коньяк устроит?

– Вполне.

– Тогда пересаживайтесь ко мне за столик, благо наш победитель в рукопашной схватке сейчас кушать не будет. Он будет вещать. Вы же будете вещать? – уточнил Гриф, пока Генрих Францевич пересаживался к нему за столик. – Вон, ваш спарринг-партнер уже начинает дышать и не сползает с сиденья. Вы, юноша…

– Женя, – подсказал оператор, откручивая пробку на бутылке.

– Вы, Женя, не вскакивайте. Удар вы пропустили неприятный, после него довольно быстро появляется иллюзия владения своим телом, но это только иллюзия. Вы попытаетесь вскочить, ножки разъедутся, пол сорвется со своего места и врежет вам по лицу. Вам это нужно?

Женя судорожно вздохнул.

– Вот! – назидательно поднял палец Гриф. – Берите пример с вашего коллеги…

– Генрих Францевич Пфайфер, – церемонно склонил голову оператор.

– Очень приятно.

– Взаимно, но у нас нет бокалов.

– А стаканы на что? – удивился Гриф. – У нас есть великолепные стаканы для минеральной воды. Наливайте.

– Капитан, вы будете? – спросил Пфайфер.

– Нет, спасибо.

– Жене я не предлагаю пока, пусть отдышится.

Генрих Францевич налил коньяку, они с Грифом чокнулись и выпили, не торопясь.

– Неплохо, – констатировал Пфайфер.

Женя встал, держась за стену, постоял немного, потом, неуверенно переставляя ноги, подошел к столику, за которым сидели Гриф и Пфайфер, молча сел на свободный стул, взял бутылку и сделал глоток прямо из горлышка.

– О! – уважительно произнес Гриф. – Сразу чувствуется лауреат.

Касеев сделал еще глоток.

– Вы себе кажетесь борцом за свободу слова, – сказал капитан. – Эдаким Робин Гудом от средств массовой информации. Вам все понятно, на всем уже висит бирка и только ждет, когда вы соизволите обнародовать свой взгляд на проблемы человечества и смысл жизни. А кто вам сказал, что вы имеете на это право?

Голос капитана звучал тихо, даже немного устало. Так говорят люди, которые понимают, что говорят впустую, что те, кому адресованы их слова, все равно ничего не захотят понимать. Но сказать нужно. Хотя бы в качестве пролога.

– Наверное, я не совсем точно выразился… Вы, конечно же, имеете право. Как и каждый человек. У вас больше для этого возможностей, чем у каждого человека. Ваше агентство… Но кто вам сказал, что ваше виденье… что вы правильно поняли то, что видели?

Касеев хмыкнул, снова потянулся к бутылке, но Пфайфер выхватил ее из-под самой руки журналиста. Переставил на соседний столик.

– Сволочь старая, – сказал Касеев.

– Вам все понятно? Вам действительно все понятно? Вы знаете, что там произошло на платформе? – спросил капитан.

– Естественно, – с вызовом ответил Касеев. – Конечно! Привычный сплав братского наплевательства и земной безалаберности. Те изменили график и направление прохода, эти не успели отреагировать по своей чиновничьей тупости. Никто не виноват!

Теперь хмыкнул Пфайфер.

– И нечего здесь! – повысил голос Женя. – Нечего здесь! Вы мне это уже грузили: все хотели как лучше, недостаток информированности… Кто-то плодит чужекрыс и чужерыб, кто-то пытается спасти поезд, а некто вдруг решил пролететь поперек своего обычного маршрута. Все совпало. Совершенно неожиданно. А нас теперь держат тут, чтобы скрыть прохождение, прикрыть в очередной раз наше великое Сбляжение. Вот мои глазки снова приобретут свой обычный цвет – и никто не сможет ничего доказать… А если я буду слишком настойчиво пытаться что-то доказать, то потеряю ту самую большую возможность высказать свое мнение. Нет? Или даже меня тихо адаптируют. Ведь не все же в Сети врут о штучках в Территориальных клиниках и лабораториях?