– Слышу… – выдавил Скиф. – Су…
– Не трать силы, ругательства я за тебя буду мысленно добавлять к твоим ответам. Сейчас добавлю – «сука». Правильно?
– Д-да…
Мараев посмотрел на Грифа и торопливо отвернулся. Выражение лица у свободного агента было таким, будто агента тошнило… Отвращение было на лице у агента.
– Умереть хочешь? – спросил Гриф. – Чисто и безболезненно. Ты ведь, сволочь, понимаешь, что умирать можешь долго. Как минимум полчаса. А там я смогу найти аргументы и убедить полковника Жадана не уничтожать Клинику… И ты будешь подыхать еще несколько часов. Ты ведь знаешь, как долго может умирать человек с такой раной, как у тебя. Ты ведь сам очень любишь… любил убивать людей именно так. Помнишь два года назад? Деревня Липовая. Скольких ты вот так… Девятнадцать человек? Через сколько умер последний? Последняя… Девчонке было семнадцать лет.
– Убей… – прошептал Скиф. – Пожа… луйста… Убей.
– Хорошо. Сразу же, после того как ты мне расскажешь…
– Я… все… все… расскажу…
– Прогуляйся, старлей, – не оборачиваясь, приказал Гриф. – Туда, в глубь ангара. И спой чего-нибудь, чтобы, не дай бог, чего лишнего не услышать. У нас тут свои разговоры, личные.
Мараев встал с рельса и пошел по перрону к остаткам внутренней стены. Он твердо знал, что чудес не бывает. Но как он надеялся, что сегодня, сейчас, именно здесь чудо произойдет.
Совсем крохотное чудо. Маленькое чудо – и он останется жить.
Людям вообще свойственно надеяться. Даже если и не на что.
Надеялся Леха Трошин, что еще секунда – и все. Все. Прекратится этот кошмар, система просто вырубится, и огнеблоки перестанут выбивать одиночными выстрелами людей из толпы.
Редкими одиночными выстрелами.
Прицел медленно, словно с ленцой, выискивает очередную жертву, ловит в перекрестье человека, дает максимальное увеличение, такое, что глаза жертвы расплываются на весь экран монитора. Выстрел – лицо исчезает, прицел дает панораму, и становится видно, как человек – женщина, ребенок, мужчина – перестает жить, как бросаются в стороны люди, стоявшие рядом.
А каждого десятого… Каждого десятого, выбранного из толпы, огнеблок вначале пришпиливает к асфальту выстрелом в ногу, а потом длинной, бесконечной очередью распарывает тело… От ног к груди и голове, как пилой.
И снова – одиночные, неторопливые выстрелы.
Не выдержал кто-то из техников, бросился по внутренней лестнице наверх.
Остановить… Выключить… Вырубить вручную, раз не проходят команды с пульта…
Он выбежал на крышу. Трошин и все в Центре видели на мониторе прицела, как открылась дверь, как техник – Никита Ртищев, вспомнил Трошин – шагнул через порог…
Никиту не застрелили. Не сразу. Вначале два микроплана ударили его по очереди, в лицо и грудь. Ртищев упал, попытался встать, опираясь на руку…
Первая пуля перебила эту руку – Никита упал. Вторая пуля – в ногу. Третья – в руку. Четвертая – в ногу.
Еще одна – в поясницу, в позвоночник.
Прицел показал лицо Ртищева. Крупно. Потом показал дверь на крышу и то, как две очереди огнеблока перечеркнули дверь крест-накрест.
Нельзя входить, поняли все.
Снизу, от вестибюля послышались крики. Длинная автоматная очередь и несколько торопливых пистолетных выстрелов.
Трошин встал с кресла и подошел к двери.
Прицел тем временем отыскал очередную жертву – дородную женщину лет шестидесяти, спрятавшуюся в бассейне фонтана. Девятая.
Снизу снова загрохотал автомат.
– Что там? – крикнул Трошин.
По ступенькам вверх бежали его бойцы, Вторая группа.
Трошин остановил первого, рванул за ворот, разворачивая к себе.
– Что там?
– Убивать нас идут! – проорал боец прямо ему в лицо. – Толпа ворвалась в здание и убивает всех на своем пути. Всех…
Боец отпихнул Трошина и побежал вслед за остальными наверх, на крышу.
– Стоять! – крикнул Трошин, но его никто не послушал.
Огнеблок вначале выпустил всех бегущих на крышу, потом начал стрелять.
В вестибюль СИА ворвались люди. Охранники СИА, открывшие двери, чтобы впустить людей, не ожидали, что Патруль будет стрелять…
Патрульные не могли даже представить себе, что люди вовсе не хотели отнять у них жизни, а только пытаются спасти свои.
Толпу можно было остановить, поняли патрульные, но для этого нужно было убить всех. Всех. Расстрелять обезумевших и озверевших от ужаса людей.
Только двое из Второй группы смогли заставить себя открыть огонь.
Первого расстреляли охранники СИА. Второй успел выпустить полный магазин, завалив трупами вестибюль, и даже успел зарядить новый… Передернуть затвор не успел: выстрелил Лукич.
Его в здание внесла толпа, как он ни старался вырваться. Потом началась стрельба, люди падали, стало просторнее и можно было попытаться уйти, но двое в бронекостюмах убивали людей… людей, которые только пытались укрыться в здании от расстрела.
И ни у кого не было выбора.
Выстрел Лукича не смог убить патрульного. Тупоносая пуля ударила в забрало шлема, голова дернулась, патрульный потерял равновесие…
И его смяли. Топтали и рвали. Сорвали шлем с него и с его мертвого напарника и били так, словно оба были живы. До тех пор, пока оба не стали мертвыми.
Били до тех пор, пока бить стало, в общем, некого.
Люди остановились, оглядываясь по сторонам. Им сейчас казалось, что нужно что-то делать… Найти виноватого, например.
Их нельзя было остановить или уговорить, но их можно было попытаться чем-нибудь занять.
Лукич тяжело вздохнул, громко откашлялся, чтобы привлечь к себе внимание.